Много раз жалел о своих словах, и никогда - о молчании ©
А нам огромной луны не выдали. Пришли облака, и, сев в первых рядах, любовались луной сами, и не разошлись до сих пор, навеное, хотят подробно рассмотреть момент поворота на ущерб.
Облака такого цвета, что об этом хочется молчать, если не плакать - это тот тёмный жемчуг, которому нет названия, такой синий, в который трудно поверить. Цвет приглушенный, его нельзя увидеть за минуту, в нём можно плыть, он охватывает весь мир, и мир становится переливом из коричневатого в зеленый, в синий, в беж, в такую пропасть оттенков и фактур, что не выдерживают глаза. Из под ног, из прозрачной глубины земли, в гладкий шелк тонкой лужи влетают темные снежинки на фоне неясного солнечного круга, им навстречу текут такие же, но светлые, окруженные воздухом а не водой. Встречаясь, они изгибают воду кругами. И второй солнечный круг парит в высоте, в холодных космах этих непостижимых облаков.
А вечером есть момент цвета зеленого глубокого камня, когда не свет и не темнота, не серый день и не ультрамарин вечера, а зыбь между, и в нее врывается что-то невероятное, и всё изменяется, окна горят не оранжевым и не желтым, горят светлой неестественной зеленью, и город собирается из линий-потоков шелковых струй всех видов тёмного, неопределимого, зеленовато-серо-сиреневого счастья.
Облака такого цвета, что об этом хочется молчать, если не плакать - это тот тёмный жемчуг, которому нет названия, такой синий, в который трудно поверить. Цвет приглушенный, его нельзя увидеть за минуту, в нём можно плыть, он охватывает весь мир, и мир становится переливом из коричневатого в зеленый, в синий, в беж, в такую пропасть оттенков и фактур, что не выдерживают глаза. Из под ног, из прозрачной глубины земли, в гладкий шелк тонкой лужи влетают темные снежинки на фоне неясного солнечного круга, им навстречу текут такие же, но светлые, окруженные воздухом а не водой. Встречаясь, они изгибают воду кругами. И второй солнечный круг парит в высоте, в холодных космах этих непостижимых облаков.
А вечером есть момент цвета зеленого глубокого камня, когда не свет и не темнота, не серый день и не ультрамарин вечера, а зыбь между, и в нее врывается что-то невероятное, и всё изменяется, окна горят не оранжевым и не желтым, горят светлой неестественной зеленью, и город собирается из линий-потоков шелковых струй всех видов тёмного, неопределимого, зеленовато-серо-сиреневого счастья.