Отсидев в лесу у реки так долго, я стала немного другой. Мне стало нравится писать карандашом, и разонравилось гелевой ручкой. А что такое запись, сделанная простым карандашем - недолговечная пометка, склонная исчезнуть, стереться, раствориться и быть сожженной в печке в силу её неважности. Мне стало гораздо легче и улыбательнее. Людей было мало, а по тем что были, сразу же было ясно кто они, и чего от них ждать.
Распугивала псов рычанием. Ночью смотрела на звёзды. Валяла. Приучила ораву соек и целую бездну прочей птичьей мелочи толкаться перед окнами и нагло требовать жратвы.
Встретилась со страшным и диким, ветренным Чудским озером, которое в медленном и грозном ритмичном танце пыталось вырваться из своей невероятной плоскости, выкатиться белыми заплетенными в водовороты бурунами на мёртвую осеннюю траву плоского берега. Встретилась, была забрызгана жесткими ледяными каплями, сорвавшимися с пенных волн, а велосипед едва не утонул в зыбучих прибрежных песках.
Мы никому не нужны. Мы и себе не нужны. Тёмные мокрые посёлки нанизаны на серую нитку шоссе, а между ними - ветви, мхи, реки и ручьи, бесконечность наполненного мелким дождём воздуха, и зыбкая система лесных и полевых дорог и тропинок, забытых, пустых, зарастающих, с обрушившимися мостами. По ним так легко и прекрасно ехать, теряться, становиться ничем. Тогда слышно. И всё становится речью.