Я стою замотанная паутиной, как пакистанские деревья, стою, задыхаюсь в липком коконе, вожу по нему изнутри руками, мне кажется, или на них нарисован город, нарисованы сны? Мне кажется, что у меня в глазах выгорели диоды, что я ничего не помню. Мне кажется что я слышу слово, и оно падает даже не в землю, а в латунную и изоляционную, неживую техногенную пустоту. Хочу опустить болящую голову в зеленую реку, закрыть глаза и вдохнть всем существом зеленого воздуха, и выпустить его через жабры. Мне снова снится река, и река и я, мы одно, я могу плыть куда захочу. Но сон проходит, и я снова стою, опутанная липкой паутиной самой себя, из которой мне никак не выйти. А в реке мои сестры-рыбы.
Я думаю - как я туда пойду? Думаю, как я пройду своими ногами, вброд через время, через пятнадцать лет, прозрачной водой журчащих по светлым дворам Васильевскго осторва, там, где асфальт растворяется в ветре с залива, и железная арматура намытых пристаней теснит слоистое серое ледяное море. Как я пройду, держась за невидимие ветки кустов с белыми ягодами, которые в детстве бросала под ноги и прыгала по ним, извлекая из мелких кругляшков сухие пенопластовые хлопки. Как же я смогу протянуть руку и нажать кнопку "10" в том самом лифте, в котором ещё стою прозрачная я десятилетнего возраста, уже почти незаметная, но обретающая реальность от этой немыслимой встречи.
В светлой двухкомнатной квартире на десятом этаже двенадцатиэтажного дома, стоящего в гулком прозрачном парке, жил мой дед. У него было светло даже ночью, если я оставалась ночевать. Он озарял своей простой любовью свой дом, и всех приходящих. И не было в этом доме ничего тайного и тёмного, хранящегося в тайниках. В детстве этих вещей не видишь, даже если они не спрятаны. Я ничего не знала. Не знала, почему дедушка живет не с бабушкой, а с Сабиной Казимировной, не знала, что бабушка пыталась покончить с собой, узнав о новой женщине своего мужа, не знала о тяжести, которую несут мои мама и дядя, о детях, от которых ушел отец. Я играла с огромным котом, янтарным как осень. Потом дедушка умер, я стала старше, и всё узнала. И в этом доме стало темно. Янтарный кот умер на дедовой кровати через три дня после него, Сабина Казимировна болела, становилась прозрачней с каждым годом, терялась в сузившихся комнатах, хирела и гасла, в квартире появился её взрослый сын от первого брака, появились бутылки, гразь, запахи, липкие стены, болезнь, холод, горе, темнота, темнота, темнота. Мы приезжали и помогали ветхой старушке подняться с пола на кровать, перстилали бельё, нелюбили её сына, которому было плевать. Потом она тоже ушла.
И вот прошло десять лет, мы наконец-то решили обновить памятнки на могилах родных, и сделать фото деда, и Сабины Казимировны, которая была подхоронена в его могилу. И выяснилось, что у нас нет ни одной её фотографии. Что же делать? Идти через реку времени, в прошлое, где было светло, потом страшно, потом темно, темно, темно, темно. Я ещё помню их телефонный номер, мне не надо искать его в книжке, говорю, как с настоящим, существующим человеком, с её сыном, и иду по знакомой дороге, стиснув руки в карманах. Не могу же я туда прийти, это же невозможно. Мне страшно. Не хочу этой темноты. Иду как во сне.
Прихожу в светлую-светлую квартиру, озаренную солнцем, чистую и живую, меня встречает пожилой мужчина в костюме, огромный кот с янтарными глазами, и бродящий пешком серый голубь. Пьём чай. Там ничего не изменилось, кроме меня, кроме воздуха, кроме положения полюсов. Месяц всходит теперь за шкафом, и млечный путь лежит от балкона к креслу, и птица со зверем ходят по новым звездам. Мир обошел спиралью своей безмерной лестницы мертвый столб моих мыслей, моей памяти, поулыбался моей глупости, и самомнению, сказал свою любимую фразу - ну посмотри - ты ничего не знаешь, выброси из карманов свой неподъемный мусор. Жизни плетутся Тем, кто это умеет, кто видет узор сквозь время.
Я ухожу обратно, по светлому ручью снега, по узким тропинкам, по черным древесным вехам, меняю в своей карте крапчатый серый рисунок мысов и рифов на белые пятна. На пятна белого света, на пятна пространства без края, где можно идти вверх.
Линия срывается и кривится, упирается в бумагу как в бетонный забор, осыпается кирпичной крошкой, ломается, тонет в целлюлозных волокнах, я знаю, как она бесконечно близка к смерти, как страшно она болеет немотой и неправдой. Как я страшно болею темнотой и враньём. Я блуждаю в вязкой глуши своего недочеловечьего тела, боюсь своих собственных псов, задыхаюсь в своих словах, они все не те, мне нельзя говорить. Я иду на ощупь, мне ничего не видно, я трогаю свет руками, от этого он превращается в стены. Я иду без глаз, улыбаюсь. Я иногда бываю где-то, где слышно эхо голоса, где-то, где возможен живой воздух, где-то, где мне и без глаз, может быть, будет видно. Может быть.
Раньше мне работалось проще - я делала болванку-тушку из некрашеной грубой шерсти, и обваливала цветом полностью - одним, или двумя, например, пузо светлое, спина темная - две большие цветовые площади, согласно эскизу, всё путём. Сверху накладывала и приваливала орнаменты, вставляла лапы-рога-деревья.. Счастливые времена ))) Сейчас так не получается, мне надо продумать заранее все цветовые переходы, потому что выкладываю шерсть мозаикой, и кроме того, бывает нужно часть "чистовую", цветную, присоединить к серой болванке, и потом уже будет ничего не изменитть. Вот сейчас мне надо приделать твари ноги, не проволочные, а валяные, и только потом укладывать шерстью пузо, заодно наращивая толщину к плечам, где пришлось оставить более рыхлую основу, и в конце концов приделать внешний каркас к попе, в которую уже напихан металлический гранулят, поэтому приделываться каркас не захочет, и обваливаться тоже будет с трудом Я это пишу вовсе не потому, что горжусь сложностью процесса, а очень даже потому, что никак не могу его продумать заранее удовлетворительно. Вот сижу и думаю, какие же вы, ноги? Ноги, какого вы хотя бы цвета? Видимо, дурдом меня всё же ждет
А нам огромной луны не выдали. Пришли облака, и, сев в первых рядах, любовались луной сами, и не разошлись до сих пор, навеное, хотят подробно рассмотреть момент поворота на ущерб. Облака такого цвета, что об этом хочется молчать, если не плакать - это тот тёмный жемчуг, которому нет названия, такой синий, в который трудно поверить. Цвет приглушенный, его нельзя увидеть за минуту, в нём можно плыть, он охватывает весь мир, и мир становится переливом из коричневатого в зеленый, в синий, в беж, в такую пропасть оттенков и фактур, что не выдерживают глаза. Из под ног, из прозрачной глубины земли, в гладкий шелк тонкой лужи влетают темные снежинки на фоне неясного солнечного круга, им навстречу текут такие же, но светлые, окруженные воздухом а не водой. Встречаясь, они изгибают воду кругами. И второй солнечный круг парит в высоте, в холодных космах этих непостижимых облаков. А вечером есть момент цвета зеленого глубокого камня, когда не свет и не темнота, не серый день и не ультрамарин вечера, а зыбь между, и в нее врывается что-то невероятное, и всё изменяется, окна горят не оранжевым и не желтым, горят светлой неестественной зеленью, и город собирается из линий-потоков шелковых струй всех видов тёмного, неопределимого, зеленовато-серо-сиреневого счастья.
Близнецы. Мечутся от одной ноздри к другой, так как не могут определиться, в какой бы поковырять. В итоге не поковыряют ни в одной, но останутся крайне довольными своей персоной и напишут стихотворение, картину, концерт для пяти фортепиано с оркестром
Ужас! Ко мне пришел человек с двухметровым копьем, и раздолбал балконную наледь! С прошлой моей ночной чистки балкона наледь наросла в ещё более страшных количествах.. А ведь я никого не вызывала. Странно.
Город прячется от потоков света, отворачивается, прячется в панцирь, под слои штукатурки, под корни сугробов, в сырость подъездов. Город горит белым и желтым огнем, в нем купаются крыши и трубы, антенны и чайки. Все бликует, дробится на пятна огня и мрака, и чернота рисует в огне фигуры и ветви, чертит в сиянии тропы для дел человека и птиц, и кошек, и псов, и деревьев.
Мой мобильник готов меня будить в 25.57! Умница, мне как раз бы пригодились ещё два часа в сутки ))) На улице вчера был такой снег, что его просто невозможно было пережить без стресса - таких великолепных огромных хлопьев, да ещё и причудливо танцующих в воздухе я никогда не видела.. Почему-то валяются крупноразмерные твари, и в голове сидит снежное панно ) Когда только я его додумаю, а когда сделаю............. Увы мне, лентяйке..
Тварь задумывалась как застигнутая росой ))) Размер 20 см. Как всегда - шерсть, проволока (впервые делала объемный каркас для хвоста и ушей), акриловые краски, лак, сольвитоза. Делалась на заказ.
Тут все пишут как у кого прошла масленица.. Надо и мне поделиться своим опытом.. Я съела за масленичную неделю один единственный блин. Он был холодный и вчерашний, и сиротливо лежал у брата в кухне на тарелке, предсмертно загибая ножки края к пузу, а я было голодно и непривередливо, и кроме того, осознавала, что этот несчастный изгой из блинного сообщества - мой единственный шанс приобщиться к народным гуляниям..
Когда-то давным-давно мне казалось, что прощать очень легко... Простил и забыл. Но всё же всегда ощущалось, что это не настоящее прощение. Настоящее подразумевает вовсе не "забыл", а простил, и готов жить с этим человеком в одном пространстве, пусть не в одной комнате, но в одном доме, доме своей души. Легко простить и вычеркнуть из жизни, но это почти то же самое, что убить. Вычеркиваешь из жизни, убиваешь обидчика в своей душе, и вместо жизни там начинает жить маленькая и незаметная смерть. И если что-то расшевелит тихо лежащий в закромах труп, он начинает очень заметно.. пахнуть. Таких покойников у меня нашлось, мягко говоря, до фига. Удивляюсь всё же силе наших душ - при таком балласте всё ещё живём. Хотя и страдаем депрессией, ну и вешаемся правда тоже иногда.
Слышу краем сознания о всяких странных событиях, связанных с церковью, вроде переписывания сказок Пушкина, и кипеж, возникающий на этой почве, когда в православных летят далеко не только тапки.
Церковь после десятилетий разрухи испытывает дефицит в высокообразованных, по-настоящему духовных людях, и во многом сосредоточена на строительстве (в прямом досочно-кирпичном плане) разрушенного имущества, я много раз натыкалась на свидетельства, что священнику приходится заниматься не своими прямыми обязанностями, а становиться профессиональным строителем-прорабом. Открылось множество монастырей и храмов, при том что советскую эпоху пережило менее трети духовенства. Поэтому рукополагали нередко людей, которые умели только провести богослужение. Чего же удивляться многочисленным переклинам и глюкам. Вопрос не в этом. Главный вопрос в том, что такое церковь. По учению Святых Отцов, церковь двояка - с одной стороны, она организация, объединяющая носителей одной веры. Это внешняя сторона, и как всякая организация, она несет в себе болезни каждого из её членов. Небольшое отступление о членах - приблизительно 80% россиян считают себя православными. Примерно 1% из них может осознанно ответить на вопросы о своей вере, постоянно участвует в таинствах, и понимает, зачем они нужны. Процесс катехизации желающих креститься только запускается, в 90-е годы крестили всех, церковь переживала огромный наплыв людей, рвущихся во вдруг ставшую доступной ранее запретную организацию, без какого-либо понимания, зачем им это надо. Поэтому члены церкви - все крещеные - от сумасшедшей (нередко в прямом смысле) бабки-кликуши, нападающей на каждого у кого руки в карманах, платка нет итп, до профессора богословия, и те, кто после крещения ни разу в церкви не был, теоретически тоже её часть. Вряд ли многие члены церкви внимательно следят за тем, какое они производят впечатление на нецерковную среду, а ведь по ним судят о всей церкви. Кроме того, нельзя исключить, что в церкви как в организации могут встречаться совершено неподобающие служители, и в истории бывало что и патриарха анафематствовали.
Но это одна сторона, нуждающаяся в большой и последовательной работе, и она происходит.
С другой стороны Церковь - тело Христово. По святоотеческому учению это означает, что каждый верующий принадлежит Церкви в той степени, в которой его душа стремится к Богу, и в которой он работает над собой. И в этой Церкви нет ни лжи, ни лицемерия, ни страха, ни глупости, ни скандалов, ни грязи, ни смерти. Есть таинство общения человека и Создателя мира, когда ты стоишь перед Тайной, и видишь в полумраке храма тот же ослепительный свет, которым пронизан осенний лес, которым движутся реки, которым горят звёзды. С Богом, вошедшим в нашу человеческую историю, входящим в общение с каждым, кто хочет слышать. С Создателем нового неба и новой земли. И рядом стоят не просто граждане, соседи по толкотне и суете, а бессмертные души, пришедшие петь самому прекрасному из всего, что есть.
Внешнее скандалит с внешним, пусть. Внутреннее стоит и молится за каждого из людей. Погаси пламя страстей моих.
Дискутировать не буду, выразила свои мысли, существующие на данный момент. Пусть висят.